LuchsPz

звездную систему достижения рангов надо кардинально менять.

походу тс пару цитаделей словил километров с двадцати )

фсе, обзавидовал футболку. пойду покурю.

Скорее всего, внимательные любители истории найдут множество неточностей и откровенных несовпадений с реальностью в публикуемом тексте. Это было сделано осознанно, более того, сам сюжет целиком и в частях является авторским вымыслом. Все совпадения имён, названий, времени и места действия являются случайными и непреднамеренными. Он просыпался медленно. Сначала где-то внутри него зажёгся свет. Среди километров проводов и труб, под многослойным панцирем брони, он был почти неощутим, но он был. Свет просто зажёгся, аккумуляторов для него хватало, и долгое время не происходило вообще ничего. Достаточно долгое время, чтобы он снова погрузился в сон. Потом внутри, опять же чуть слышно, открылись клапаны, и застоявшийся мазут по капле устремился по трубам. Вот вспыхнули горелки, не торопясь, по одной, и скоро внутри него двумя рядами заструилось тепло. Открылись заслонки. Внутрь пошёл воздух. Он мучительно прокашлялся, словно старый курильщик, дымом, застарелой копотью и нагаром, но потом задышал ровно и глубоко, как прежде. Это означало только одно: к нему снова пришли люди. Люди… Странные создания. Сколько он себя помнил, они всегда жили в нём. Они тоже двигались, дышали, находили какие-то крошки для еды, занимались своими непонятными мелкими делами. Их движения внутри него и снаружи были беспорядочны и жалки, не сравнимы ни с могучим напряжением винтов, ни с мощью главных башен. Иногда у него повышалось давление: давление пара в котлах, весьма распространённый недуг в его возрасте. Как он знал, многие винили в этом людей. «Вот увидите, они расплодятся, и можно будет только посочувствовать вашей личной жизни» – рассуждала Леди Лекси, когда они стояли вместе в Жемчужной гавани. Как это было давно! – он помнил те мирные дни. Море удивительной прозрачной голубизны, в котором на двадцатиметровой глубине были видны лежащие на дне якоря; зелёные на лазури силуэты гор, тёплый бриз, играющий во флагах. Рядом – друзья, по-детски глупые, смешные, ничего еще не видевшие, и среди них – Лекси, со знанием дела, не замечая ухмылок соседей, рассуждающая о людях. «Да-да, и не надо посмеиваться!» – с жаром говорила она – «Сколько я видела таких: раз – и вы уже музей!». Она единственная всерьёз относилась к людям, воспринимала их как болезнь и, говорят, втихомолку травила паром. Что из этого вышло, он узнал нескоро: дороги их разошлись почти сразу же после начала войны. Только потом он услышал, краем уха своей главной антенны, что судьба Леди была незавидной. Однажды, жарким майским утром, в неё попали, а потом – еще раз. Она горела и тонула, а люди, помня прошлое, не хотели лезть в наполненные убийственным паром отсеки. Так она и ушла. Неизвестно, было ли ей утешением то, что в последние десять минут все её покинули. Она пошла на дно чистой и свободной, как ей хотелось всегда. Впрочем, он сам относился к людям куда спокойнее. И они, и крысы, и чайки, и сотни видов разной бестолковой мелочи – всё было таким же проявлением большого мира, как солнце, волны и облака. Он был прочен, могуч и полон сил, он был готов бросить вызов всему на свете. Отряхивая сверкающую воду с боков, играючи взрёвывая машинами на полном ходу, он оглядывался вокруг, с тихой радостью ощущая вокруг себя огромный бескрайний мир. И этот мир больше не был исчеркан снарядами и дымными следами подбитых самолётов, больше ничего не чадило жарко и душно в близких джунглях, и эфир не разрывался воплем контуженных, сбитых, тонущих… Война закончилась. Он и его друзья победили. Кому же и зачем понадобился он в этом спокойном мире? Он прислушивался к себе, ощущая всё более явный зов; тот зов, что – он знал! – скоро воплотится, станет оборотами винтов и милями на лаге. Как раньше, мимо поплывут острова, только ни один из них не будет нести красные отметки целей. При всём своём могуществе, зоркостью он похвастать не мог. Возраст, что тут поделаешь. И сейчас, втянув якоря, на самом малом выходя с рейда, он близоруко озирался вокруг: ну да, везде свои. Воды кругом тоже были безопасны. Ни малейшего повода двигать орудиями. Радар тоже почти безмолвствовал. Раньше у него тоже были мирные миссии. Он приходил в незнакомый порт, становился на якорь. Вокруг шныряли в утлых судёнышках люди. Часто поодаль стояли такие же, как он, посланники других стран. Подчёркнуто отстранённо стояли они, не шевельнув главным калибром, как бы не замечая друг друга. Это называлось «показывать флаг». И еще случилось однажды, сразу после войны, его позвали в разрушенную враждебную страну. Ничего достойного называться целью вокруг не было; только вырубленные рощи, перепаханные снарядами берега, догорающий город в заливе и россыпи жалких хижин за колючей проволокой. Оттуда он взял людей. Шесть тысяч шестьсот человек, он до сих пор помнит. Они были грязны, эти люди, они постоянно чесались, морская болезнь, пеллагра и дизентерия были его спутниками всю дорогу. Опреснители и прачечные работали без передышки; казалось, он навсегда пропах хлоркой и лизолом, словно какое-то госпитальное судно. Представляю, что сказала бы Леди Лекси, увидев такое! – он фыркнул, пустив дымную струю в облака. Что ж, если возить обессиленных людей тоже был его долг, то его надо было выполнить. Стиснуть решётки паропроводов – но сделать. Он сделал. И, всё-таки, куда лежит его путь? Зов шёл по азимуту, не привязанный ни к какому месту. Так бывало, когда приходили секретные приказы, шифром по радио или в толстых опечатанных пакетах. Тогда о пункте назначения он не знал до самых последних часов. Только когда в чёрной воде начинали отсвечивать перископы, и неопознанные самолёты кружили поодаль, азимут сводился в точку за горизонтом, и тогда он вглядывался во тьму тропической ночи во все стереотрубы и радары, до боли и рези, чтобы распознать, наконец, вдали угловатые грозные очертания чужих кораблей. Здесь ничего похожего не было, и ему оставалось только гадать. Мидуэй? Вряд ли, до него не хватит топлива. Куда-нибудь на Марианы? Непохоже, он слишком забрал к востоку. Всё, что можно было делать – это идти и ждать, как раньше. Ждать пришлось недолго. Одной тихой ночью на радаре появилось эхо далёкой земли – низкой полоски суши среди океана. Рано утром он увидел её. Кромка песка, заросшего пальмами, разбегалась в стороны, чтобы сомкнуться почти у горизонта, ограничивая неправильной овальной формы бухту. Атолл, каких в океане множество. Ни причалов, ни баз, ни целей, ни долговременных построек – вообще ничего. Он еще раз обошёл окрестности радаром – и вздрогнул от множества вдруг появившихся отметок. Вгляделся в лазурь бухты – там на водной глади виднелись тёмные силуэты. Они стояли на якорях непривычно близко друг к другу: крейсера, эсминцы, плавучий док, транспорта… Понятно, из-за чего он не разглядел их вначале: издали они сливались в один сплошной серо-красный остров. Было что-то зловещее в этом строе. Подойдя ближе, он понял: тишина. Над стоящим на якорях флотом не поднимался дымок, не слышно было привычного шума помп и генераторов, не перекликались люди. Только крики морских птиц, да плеск волн, да случайный глухой лязг якорной цепи. Войдя в лагуну (он снизил ход до малого), заметил еще одну странность: ни на одном корабле не было флага. Он знал: флаг обычно снимают перед смертью, будь то в бою или в мирное время, перед разборкой на металл от старости. Он это знал и был к этому готов. Но здесь, вдали от битв и от заводов, среди глуши на диком острове? Что здесь происходит? И что он здесь делает? По правому борту завиднелась знакомая изящная тень, скошенная палуба, рубка, сдвинутая к борту. Он встрепенулся: Леди Лекси? Не может быть, ты же умерла, затонула, я слышал! Что случилось, ты воскресла?! Подойдя поближе, он понял свою ошибку: это была Сара, младшая сестра Леди, близнец. «Эй, Сара!» – окликнул он её, проходя мимо. Ни звука в ответ, только птицы, гомоня, рассыпались в стороны от его возгласа, да от поднявшейся волны коротко простонала якорная цепь. «Она спит» – подумал он, отгоняя и загоняя в глубь сознания страшное видение: её флагшток, беззащитный и бесстыдно голый на фоне равнодушного неба. Он как будто онемел, и не чувствовал, как отдал якоря, как развернулся, заняв место в этом безмолвном строю, почти в самой его середине. Машины его смолкли, одна за другой гасли топки. Скоро только дежурное электричество осталось поддерживать в нём слабое дуновение жизни. Люди собрались, сели в катера и тоже исчезли. Он остался недвижим, лишь слегка колыхаясь на лёгкой зыби. Дальномеры замерли в нейтральном положении: он мог теперь смотреть только вперёд. Всё, что ему было видно – это прозрачной голубизны бухта, полоска суши с пальмами, и дальше – бесконечный океан, мало-помалу меняющий цвет от бирюзового в тёмно-синий и багровый: солнце клонилось к закату. Но – что это? Зыбь стала сильнее, яснее, вот уже явно чувствуется бортовая качка. Кто-то проходит рядом. Кто-то очень большой: такой же, как он, если не больше. Вот чья-то тень упала на палубу, прошла вдоль борта, мазнула по надстройке – и силуэт огромной башни вплыл в его дальномеры! Следом показалась труба, таких же размеров. Этот силуэт он мечтал и страшился увидеть во время долгих ночных бдений посреди враждебного моря. Это – враг. Боевая тревога, орудия – к бою! Но сигнал тревоги прозвенел в его пустых казематах едва слышно и, поперхнувшись, смолк. Тем временем массивное тело врага всё тянулось перед перископами: он шёл тяжело, чуть склонясь на левый борт. Вот мимо прошла покосившаяся, надломленная мачта, кормовые башни, а ниже – сплошное месиво перекрученного железа, всё в пятнах и цветах побежалости. Вот мелькнула корма, тоже без флага, а следом – длинный низкий силуэт – еще один враг, только меньше. Они встали на якорь чуть поодаль, и наступившая южная ночь стёрла их очертания. – Эй, Большой парень! Слышь, тебе говорю! Густой южный акцент. Ниже обычного уровень бортов. Мобиль, штат Алабама – вот откуда вышел этот неказистый пехотный транспорт. А стар он или нет, бывал ли в бою – ничего не видно, только тёмный контур в ночи. – Что ты к нему привязался? Не видишь, он такой же. Флаг сняли, топки загасили. – Ну, мож он знает что. Или слышал. Всё ж из боевых. – Да, какой он теперь боевой! Так же, как и нас всех, привели, поставили. Теперь вот с понтом спит. Эй, большой, ты спишь? – И, всё-таки, к-как вы думаете, зачем нас здесь собрали? – новый голос, чуть издалека. Произношение как у диктора по радио – значит, Нью-Йорк или Бостон. Вот только заикается слегка. Когда достаётся по рубке, так бывает. – Что, тоже не знаешь? А еще эсминец… – издали хохотнули зло и ржаво – А я скажу! Было время, был я молодой, гулял по Чесапику. Так вот, там вдоль берега по мелям понатыкано таких же бедолаг, как вы. На них развлекаются лётчики. Бросают бомбы, торпеды. Из пушек расстреливают, пока не развалится. Вы все теперь – мишени, вот что я скажу. – Чё ты, гад, злорадствуешь?! – взвился южанин – Как будто сам не мишень! Ты мне, толстомордый, борт теперь не подставляй! – Г-господа, г-господа, не время ссориться! П-простите, не знаю вашего звания, вам не кажется, что для мишеней нас тут чересчур много? Н-не думаете же вы, что на нас будет тренироваться в б-бомбометании весь Седьмой флот? – Это будет одна бомба. Низкий голос разнёсся над бухтой. С удивлением вслушиваясь в сказанное, он осознал, что говорил он сам. – Мне рассказывал Инди, еще до того, как его унесла в пучину торпеда. Он вёз детали на сборку, он слушал. А потом – потом я это увидел сам. Прошло больше месяца с той единственной бомбы. Город еще дымился. Всё, что осталось. Вот для чего мы здесь. Над бухтой воцарилась тишина. Даже цепи, казалось, больше не звякали на волне. Все примеряли к себе что-то слышанное, рассказанное кем-то об оружии чудовищной разрушительной силы. И от рассказа к рассказу мощь его всё росла. Молчание прервал голос, донёсшийся с середины бухты. Он говорил с ужасным акцентом, этот голос, он ставил ударения как придётся и не выговаривал половины звуков. Но в нём звучало торжество. – Я буду рад этова увидет. Я рад как американский враг падёт от своё оружие. Я смотрел на вы горет и улыбатса. Я… и тут рядом с ним заговорила огромная тень. Это было тихое шипение, скорее, шёпот: – Sakawa-kun wa, teki ni chokumen shite jakuten o hyōji shimasen.[2] Мелкий и говорливый враг испуганно смолк. Воцарилась тишина, прерываемая только неумолчными звуками тропической ночи. Настало утро. На белёсое небо выкатилось маленькое раскалённое солнце. Царил полный штиль. Строй кораблей затих, над палубами струился зной. Он тоже молчал, только глядел вперёд. Он слышал в туманной дымке звон самолётных моторов, он видел в океане тени и далёкие блики на линзах оптики. Те, другие, опасались приближаться. Всё как тогда. Только сейчас это были свои. Он не боялся ран, воды и огня. И два года назад, когда вплотную к бортам вставали высоченные, до верхушек мачт, столбы разрывов, и год назад, когда из низких туч со всех сторон вываливались, пикируя, камикадзе, он оставался спокоен. «Толстый Тормоз Арчи» – называли его за глаза, Лекси уличала его в недостатке воображения, а он только усмехался. Это свойство не раз спасало ему жизнь. И сейчас, укутанный дымкой под палящим солнцем, он радовался этой черте характера. Многие вокруг него откровенно маялись, а он продолжал смотреть и слушать. Поэтому, наверное, он первым распознал знакомый гул четырёх моторов далеко в вышине. «Началось» – подумал он. Первое время ничего не происходило. Потом сверху донёсся хлопок раскрывшегося парашюта. Враг, что поменьше (он теперь был виден хорошо: заводская краска, никаких отметин на бортах – дитя войны, не успевший на фронт), слабо крикнул: – Тенно! Хэйко! Банза-а-а… …и тут в небе полыхнуло ярчайшей вспышкой еще одно солнце. Только оно было гораздо ближе и горячей. Честно говоря, он ожидал большего. Подумаешь, облупилась краска на надстройке, по носу затлела палуба. Ну, ещё ударной волной снесло антенны из неважных, а в паре мест треснула обшивка. Больно, но не страшно, с ним бывало и хуже. Он жалел только о том, что перископы неприятно потускнели. Он теперь видел всё как бы в полусвете, и предметы были окружены туманными ореолами. Другим досталось всерьёз: у них не было его толстой шкуры. Прямо перед ним уходил во взбаламученную воду бухты враг, что поменьше. Днищем вверх, как снулая рыба. Ему хватило. Где-то позади (он мог только слышать), кто-то горел. Кажется, Сара. Ночью они устроили перекличку. Затонул заика-эсминец, транспорт, что соседствовал с южанином, еще транспорт и эсминец. Остальные держались на плаву. На следующий день пришли люди. Они громыхали по трапам, они проворачивали машины и осматривали механизмы. Они даже на краткое время запустили несколько котлов и разгребли кучу углей, ранее бывших настилом палубы. Он не радовался, как другие вокруг. Он смотрел вперёд и видел, как с транспорта ближе к середине бухты опускают под воду что-то очень массивное. И, судя по тому, как осторожно и бережно спускали, это была еще одна бомба. Теперь им угрожала смерть из-под воды. То й ночью ему было не по себе. Тоска просочилась сквозь железный панцирь и привычную отстранённость, свила гнездо где-то среди труб. Он не мог заснуть, ворочался на зыби, скрипел и хлопал крышками люков. Очередной раз переваливаясь с волны на волну, вдруг почувствовал, что в жилом отсеке по корме справа зажёгся свет. Чушь какая-то… Замкнуло выключатель? Он прислушался к себе. Тихо… Но вот еле слышно зашумела вода в рукомойнике, свет выключился, и зажёгся уже в мичманском кубрике. Вот так и начинают верить в призраков! Он встряхнулся, прянул в сторону, сбрасывая остатки сна, и вдруг услышал глубоко внизу, в себе: – Что, железный, боишься? Эт' ты правильно! Человек? В нём? Непонятно, они же все собрались и отбыли на катерах еще до заката… – Эй, человек! Что ты тут делаешь? – Не видишь, живу я здесь! Ситуация была нелепой до невозможности. Вот так, пожалуй, и вспомнишь о паропроводах. – Уходил бы ты, человек! Не ровен час, подожжёшь что, или сломаешь… Все ваши уже сошли. – А пусть даже и сломаю – не всё тебе равно? Или здоровеньким хочешь под воду булькнуть? Голос человека был каким-то нерезким, заплетающимся. Раненый, контуженный? Странно, таких обычно выносят с борта в первую очередь. – Не боись, железный! Не сломаю тебе ничего. Я тут в мичманском кубрике у тебя устроился. Тихо, не жарко. Заначку вот нашёл. – Что ты у меня внутри хозяйничаешь? Заначку какую-то нашёл… – Не какую-то, а мичманскую. Без неё, чтоб ты знал, корабль всё равно, что без флага – в отсеке зашуршало и загремело. – Хорошие у тебя были мичмана, домовитые. Сухпаев у них пара дюжин. Галеты, тушёнка, вода в консервах. Вот, бурбона канистра… Посидим, повечеряем. – Слушай, человек! Ты бы уплыл, что ли? Шлюпки у меня еще есть. А то, завтра тут будет такое… – Будто я не знаю! – фыркнул собеседник – Тем больше поводов напиться. Эту привычку, напиваться горючими жидкостями, он не терпел, ставя её ниже всех прочих многочисленных человеческих слабостей. Каждый раз результатом попоек было что-нибудь разбитое, сломанное или запачканное. А как тогда на стрельбах выставили прицел на полгоризонта левее, и двенадцатидюймовый «чемодан» провыл над оцепеневшим Абердином? Стыдоба-то… – Эй, ты, внизу! Заканчивай свою пьянку! – Ну, давай, договаривай! А не то… – ты это хотел сказать? – А не то – пар пущу. – Ну и ***! – и металлическая кружка звякнула о канистру – Во-первых, нет у тебя пара. Стравили весь. А во-вторых – ну, ошпаришь ты меня, тебе что, лучше будет? Один, как ***, и в кишках у тебя я дохну. – А так что, лучше? – А так – веселее. И поговорить есть с кем. Ночь-то длинная. А вас, железяк, не всякий ведь понимает. Он, подумав, согласился. Снаружи выл разошедшийся ветер, с волн срывало пену, обугленные остовы пальм глухо гудели и скрипели на порывах. Зыбью натягивало якорные цепи и дёргало провода к таившейся на глубине бомбе. А в недрах линкора горел невидимый с берега свет и продолжался разговор. – Ну вот, в госпитале меня подлечили, заштопали – и пинком на берег, в отставку. Я за пособием – «тыр-пыр, ничего не знаем, ранение получено после окончания боевых действий, сам виноват». И всё пособие. Ну и на работе меня, как понимаешь, не ждут: кому ты нужен, одноногий? – … – Тоже мне, сравнил! У тебя этих винтов четыре, и от потери ты не валишься. А я, видишь, на костыле шкандыбаю. – … – Ну, понятно, что не видишь. Это только говорится так. Ну, ладно. За прозрение! – … – Так вот, о чём я? Ну да, помыкался я так, потыкался, и решил домой, к милой. Вдвоём, думаю, переживём пока, а дальше наладится. Приезжаю – что такое? Дом заколочен, вещи вывезены, никто ничего не знает. – … – Что ты говоришь? Хм…, даже и не знаю, как объяснить-то. Вот дом, например. Я сам его построил, чтобы с ней там жилось хорошо. Удобный такой, красивый. Второй этаж – на полстены окно зеркальное. Чтобы солнце утром будило. Как я эту витрину наверх поднимал, самодельным же краном – и страх, и смех. – … – А сам виноват, отвлекаешь… Да, я там прямо так и сел, у двери заколоченной. Не знаю, сколько сидел. Потом уже догадался на почту глянуть – а там письмо. Мне, до востребования. Типа, не жди, извини, я иду в новую жизнь, пожелай мне счастья. Потом уже, окольными путями, вызнал. Не дождалась меня милая с войны, выскочила за антрепренёра своего. Чернявый такой, мордастый, волосы всегда дыбом. Счас, погоди, я налью. – … – Ну, вот. Так что, за этот контракт я всеми руками ухватился. А пришли сюда, осмотрелся. И, вот честно скажу – расхотелось возвращаться. Что меня там ждёт? – … – Здесь, говоришь, что ждёт? А здесь я всё знаю. Ну и что, что не на тебе служил? Все вы одинаковые. Впрочем, и мы не сильно разнимся. Вот сейчас глаза закрою – и будто всё по-старому. Волна в борт, смазкой воняет, война. А где-то в Иллинойсе солнце светит в зеркальное окно. Вот так вот. – … – И ты спи. Интере сно, вам, железным, сны снят ся? Эй! Ну вот, усн ул. А мы еще по капельке… …Харрис Гордон Браун, механик, принимал участие в операции «Перекрёсток» в качестве вольнонаёмного специалиста по котельным и вспомогательным установкам. После теста „Эйбл” входил в состав досмотровых партий для обследования состояния линкоров «Невада» и «Арканзас», авианосца «Индепенденс». На последнем, возможно, был подвергнут радиоактивному облучению в дозе, достаточной для развития лучевой болезни (по косвенным данным, т. к. состояния различной тяжести впоследствии развились у всех участников досмотровой партии). Последним его заданием было обследование и тестовый запуск механизмов линкора «Арканзас». По невыясненным причинам, по окончанию задания в место сбора не явился. Поисковые операции силами команды в течение часа были безрезультатны. Старшим команды лейтенантом Уиллисом, в условиях наступающей ночи и надвигающегося шторма, было принято решение поиски прекратить, корабль покинуть. В результате теста «Бейкер» линкор затонул, дальнейшая судьба Харриса Г. Брауна неизвестна…

В колониях насмотрелись, понравился.

Распространенный термин, есть славянское язычество, про которое известно исчезающе мало, по сравнению с тем что известно долбо адептам неоязычества. Они будто восстановили из пепла "Александрийскую библиотеку" славянского разлива.

В смысле писать не стоит, мне что, чьих-то тараканов надо рассматривать как хоть сколько-нибудь достоверный факт? Про право каждого упарываться во что-либо, пока это не противоречит известным вещам, я ничего не писал.

Есть информация, что предки праславян, предположительно Венеды. Славянский языческий портал и Славянский ведический портал. Долбославие для меня не аргумент, уж простите.

Автора хотя бы.

Псто выглядел как утверждение, вот и восхотелось аргументов.

Угу, что бы этот мифический родоначальник, ни дай бог, не явился проведать, в реальном обличии. З.Ы. Откуда инфа про тотемное животное для многих праславян? Можно ссылочку для общего развития?

Бог с ним, с соколом, причем тут медведь? Все ведь знают откуда растут лапы у медведя,как у символа Российской Империи и вообще всего русского?

уиииии

у ТСа есть Миссури.19:48 Добавлено спустя 4 минуты уважаемый, Ваше имя не Кирилл?

еще бы сделали, чтобы они заданную полусферу контролировали, вашпе агонь была бы