Лепке, каждый рейс — последний. Часть 2

[KONUNG_777]

Лепке, каждый рейс — последний.  Часть I         Часть II

Глухо и тревожно бьют старинные часы. Врывается ветер в открытое окно. Комната наполняется холодом наступающего вечера. Поскрипывают от сквозняка двери, на разрисованных стенах словно покачиваются ожившие корабли ветер пытается расшевелить застывшее море, чтобы шумели волны, пели сирены и облака обгоняли паруса остроклювых чайных клипперов... Улыбается с портрета Джек Лондон, срисованный из «Всемирного следопыта». Улыбается на довоенной фотографии курсант Женя Лепке, которого море наградит в войну страшными, фантастическими приключениями и еще оставит на послевоенный год... Но, как говорит сам Евгений Николаевич Лепке, давайте все по порядку. Прервались мы лишь для того, чтобы снова встретиться и продолжить рассказ.

Мне на «Ветлуге» говорили: «Ты в рубашке родился». «Ветлугу» к тому времени кое-как залатали, и мы пошли на ней в океан, в Америку, через Панамский канал в Сан-Франциско... А там получилось такое дело. Вызывают меня в Сан-Франциско в консульство и говорят: «Вот что, дорогой товарищ, с «Ветлуги» тебе придется уйти». Меня холодный пот прошиб что я такое натворил? Может, после моих приключений на «Джассоне»? Все-таки в плену был, а за такие вещи не жалуют. «Увольняйся с «Ветлуги», — говорят, — получай деньги, покупай билет и езжай в Лос-Анджелес. В порту найдешь теплоход «Каличе». Им срочно в рейс идти, а штурмана нет. Будешь третьим штурманом».

Уф, отлегло! Но дурь осталась! «А кто, — спрашиваю, меня  сопровождать будет?» «Что? Тебе еще и нянька нужна?» — отвечают. Я даже удивился, что так получилось, а потом решил все списать на военное время — если надо, то и матросу могут доверить.
Приезжаю в Лос-Анджелес, нахожу этот теплоход, а он уже переименован в «Донбасс».

Рассказывать о плаваниях на «Каличе» особенно нечего — такая старая посудина досталась, что сделали всего один рейс во Владивосток, вернулись в Америку и получили новый танкер «Святой Джеймс» и тоже его в «Донбасс» переименовали...
Пошли мы на нем в Атлантику и опять через Панамский канал. Американцы рекомендовали нам идти близ Кубы, огибать ее и следовать на север. В Филадельфии, на атлантическом берегу нас ждал груз.

Повернуть на север нам не удалось. Милях в 15-20 от побережья Кубы «Донбасс» был торпедирован. Чья лодка нас потопила — японская? немецкая? — мы так и не узнали.

Торпедировали, танкер быстро пошел на дно в какие-то считанные минуты, — даже шлюпки спустить не успели, с борта попрыгали в воду. Хорошо еще отплыть успели, а то затянуло бы всех воронкой на дно. Плывем, не оглядываемся, а оглянулись — нет нашего танкера, только вода бурлит... И чистый океан, солнце светит, вода теплая, приятная, можно сказать, одно удовольствие после северных купаний. Плывем... Здесь долго можно плавать. Но и тут чепуха получилась. Вдруг заорал кто-то: «Акулы!» Мы, кто еще болтался на поверхности, стали подплывать поближе друг к другу, покучнее, чтобы они нас по одиночке-то не растаскали. Я уж и не знаю успели ли кого-нибудь схватить акулы кругом и так кричали, много было раненых... И вот тут появились спасатели. Нет, не корветы американские, те подошли чуть позже — дельфины! И стали они отгонять акул от людей, бросаться на акул. И так они рвали этих акул ужас прямо. Вода вся ходуном ходила... Подошли торпедные катера на большой скорости. Да, а чтобы отогнать акул, с катеров стали глубинные бомбы сбрасывать. И акулы, и дельфины ушли, но, представляете, как нам досталось по тем местам, что в воде были. Все хозяйство отбили, так что мы полтора месяца провалялись в госпитале в Гуантанамо, на военно-морской базе американцев, пока не привели нас в порядок.

В Гуантанамо стоял танкер «Дей Лайт», и когда выписались мы из госпиталя, американцы отдали его нам. И снова его переименовали в «Донбасс» это третий уже «Донбасс» мой получается. Что значит переименовали? На баке, на корме закрасили «Дей Лайт» и вывели — «Донбасс». Вот и все. А порт приписки Осло так и остался. Краски, что ли, не хватило? Так мы Осло и не закрасили. Танкер был норвежским. Взяли в Америке груз и пошли на Мурманск. И опять нехорошая история со мной получилась, ну что за невезенье!

Напали на наш «Донбасс» торпедоносцы, потопить не потопили — отогнали их корветы охранения, — а вот бомба упала рядом с танкером, и вышвырнуло меня с мостика взрывной волной. Подобрали быстро корвет подошел, и минут через двадцать я был уже на палубе. Но так оглоушило, что весь рейс до Мурманска пролежал в лазарете, подняться не мог. Ладно, доставили груз и снова пошли в Америку. В Нью-Йорке весь экипаж с танкера сняли, «Дей Лайт» отдали норвежцам, а мы на поезде отправились в Сиэтл, штат Вашингтон. Там для нас построили новый танкер, и мы должны были его принять. Приехали, пришли в доки, смотрим — готовый танкер стоит.

Нет, говорят, это не ваш. Ваш вот он! и показывают на стапели. А там ничего нет, только закладка происходит.
Строили американцы на удивление быстро через полтора месяца мы приняли «Бикен Рок» так назывался новый танкер. «Скала опасности», что-то в этом роде. Ну, и опять мы его перекрасили. Это был мой четвертый «Донбасс»...

Из Америки во Владивосток возили на нем бензин, мазут, ***.
И был рейс с туалином. Что это за штука — туалин, мы не знали.
— А-а, не знаете? — говорят американцы. — Ну вот посмотрите! — И наливают в металлическую посудину, колпак какой-то, грамм пятьдесят этого туалина. И от воздуха сразу же образовалась на нем корка. И вот на эту корку была пущена игла какая-то. И так это рвануло, настолько здорово, прямо взрыв настоящий.
— Вот, — говорят,— а вы повезете 16 тысяч тонн этого туалина. И если рванет, то ваши души на Луну полетят. А, скорее всего, и душ не останется... Так что старайтесь держаться подальше от американских берегов.

Загрузили мы это дело, 16 тысяч тонн туалина, а сверху залили машинным маслом, чтобы корка не образовывалась. Ну и пошли во Владивосток. Груз особенно ценный, ведь это было топливо для наших «Катюш», и не дойти с ним мы просто не могли. Два рейса сделали на этом танкере с туалином, то бишь с «машинным маслом», как было записано в документах. Все нормально. Были, конечно, сложности, но это дело уж давнее...

А конец войны пришелся на мою вахту. Как раз пересекали мы 180-й меридиан. А при переходе 180-го меридиана в западном направлении одни сутки выпадают. И получилось так, что как раз девятое мая и должно выпасть! Ну как же так мы девятое мая можем выпустить? Никак нельзя. Так и остался у нас этот чудесный день, а десятое уж выпало.

Плавал я на этом, моем четвертом «Донбассе», до самого февраля 1946-го года... В эти дни где-то южнее Адена подводное извержение вулкана было, и огромные волны пошли по дуге большого круга. Вот такая штука...

Судьба уготовила ему место среди утопленников. Корежили торпеды его пароходы, и взлетали на миг к небу — на последний миг корма и нос корабля, и с ревом погружались в воду. Теперь уже навсегда... А он спасался, выплывал на лючине с куском брезента... Падали у борта бомбы, бросала его в море воздушная волна, чтобы захлестнули, поглотили морские волны... Но приходили на помощь корветы охранения. Топили, топили, топили его волны — днем, ночью, в осеннем полярном море и под синим солнцем тропических морей, в черной глубине а он не тонул.
Плюнула, видно, судьба с досады, надоело ей это занятие или пожалела она этого крепкого упрямого лобастого парня не часто ей попадались такие! — да и отпустила его. «Черт с тобой, плавай дальше, если уж тебе так нравится это занятие...» Отпустила, пожалела его. Пожалела, да не очень...

Кричит сорокалетней давности телеграмма в раскрытом альбоме передо мной: «Радиоцентр Дальневосточного пароходства. 26.2.1946. При штормовой погоде 17 февраля около 15 часов судно «Донбасс» переломилось внезапно тчк после перелома надстройка под мостиком где в каютах находились люди моментально погрузилась в воду поэтому надо полагать что люди могли остаться в каютах кроме капитана и двух радистов которые успели выйти на мостик тчк один матрос который пытался перебраться на носовую часть погиб на глазах. Приняли Орлова Иванова в 6-35».

Этот переломленный пополам волнами Великого, или Тихого океана танкер четвертый из «Донбассов», на которых плавал Евгений Лепке. Матрос, который пытался перебраться на носовую часть танкера и который погиб на глазах у одного из спасшихся моряков, - Евгений Лепке.

— Что это вы нашли здесь интересного, а? вошел живой, бодрый и веселый Евгений Николаевич Лепке с чашками дымящегося кофе. — А-а, радиограмма... Храню...
— Но что же произошло на самом деле?
— Да все так почти и произошло... Мне еле удалось отодрать голову от палубы — на голове была корка ледяная, и волосы крепко примерзли. Приподнялся, встать на могу такая тяжесть во всем теле, слабость неимоверная. Кое-как уселся на палубе. Начал соображать, вспоминать

Значит, так: я стоял вахту на мостике, оглушительный треск, огромная волна, меня смыло куда-то, стукнуло хорошо, понесло, а когда кувыркался, то так треснулся головой, что потерял сознание. Очень хорошо! Теперь соображаю, что же я собирался делать перед тем, как меня смыло и ударило? Ага, собирался подать конец. Я вспомнил, что на мостике осталось несколько человек, и нужно им срочно передать конец, чтобы они перешли на корму, чтобы их волной не смыло. Тогда надо вставать! Встал кое-как и судно качает, и меня качает, но ничего встал! Встал. Теперь что? Надо выброску искать! Пошел искать. А в голове же мельтешня... Ладно, кое-как нашел эту выброску. Пошел на палубу. Палуба прилипает. Смотрю под ноги, почему-то босиком по железу хожу. Ну это ладно, сейчас надо срочно выброску людям подать. Иду к мостику, подхожу.,. Смотрю. А смотреть-то и некуда! Бог ты мой! Некуда смотреть! Мостика нету! Ни мостика, ни людей, ничего! Бросать-то и некуда! Чистый океан!
Так я понял, что остался один, совершенно один на обломке танкера...

Сохранилось несколько вырезок из газет тех дней, несколько фотографий обломков танкера. Несколько радиограмм. К великому сожалению, нет в живых Ваги, капитана теплохода «Белгород», который первым увидел в океане странный предмет обломок танкера с одиноким человеком.

— Так я понял, что остался один, босиком, весь в мазуте, на обломке танкера. Страха не было. Все-таки, хоть и на обломке, да на корабле. Все-таки плаваем, не тонем. Не впервой такое дело. Не такое, но не впервой. Ладно. А что нужно? Нужно потеплее укрыться да придти в себя. Поспать как следует, а там видно будет.

Пошел в подшкиперскую на бак. Там эти ростры, стрингера, полки такие сделаны, где боцман свое имущество хранил. На полках — полушубки. Замотался я в это хозяйство и уснул. На следующий день, или когда там, не знаю, проснулся. Есть жутко хочется. И вот только тогда я понял, что не несколько минут, а день или два провалялся без сознания на палубе. Вышел, осмотрелся. Еще штормило... Обломок мой торчит из-под воды почти под 45 градусов. Знаю, что есть в самом верху два спасательных плотика, но под таким углом, да еще в шторм, мне никак туда не добраться... Поискал вокруг, нашел бочку с техническим жиром. Попробовал этот жир глотать, и до того муторно стало, до того пить захотелось, что сил никаких нет.

Добрался до танка с водой — а на его горловину канат десяти дюмовый свалился, загородил. А как с моими-то силами этот канат двигать? Сдвинул, черт его подери. Отодвинул, значит, а там восемь болтов. По два с половиной дюйма каждая гайка. Как вручную? Никак. Вспомнил, что в помповом отделении такой ключ должен быть. Хорошо, нашел. Найти-то нашел, а этот ключ около десяти килограммов весит. И вот этим ключом я два дня отворачивал гайки. Голод еще можно вытерпеть а вот жажду преодолеть оказалось мучительней. Так пить хотелось, что мне даже виднилась эта вода. Такими фонтанчиками свежая вода, чистейшая, прямо кристальная, вся так и светилась на солнце...

Вот под эти галлюцинации я и открутил гайки... Да, совсем забыл, еще у боцмана в хозяйстве граненый стакан нашел. Но только отвернул я гайки да увидел в горловине воду — так и плюхнулся с головой туда, забыл про все на свете. Голова под водой все вливаю в себя эту воду, не ртом всеми порами, казалось. Напился до того, что, как удав, лежал на бортовом стрингере, и все доставал, уже стаканом, все пил эту воду, вливал себе в рот и чувствовал блаженство чистую воду пью, а не какие-то там галлюцинации... А потом, знаете, от избытка выпитой воды, что ли, какой-то страх напал, боязнь появилась, что исчезнет, просочится куда-нибудь вода эта. И стал наполнять — все бачки, графины, ну все, что там было, во что налить можно, все стал заполнять водой.

Знаете, у Джека Лондона описан такой же случай. Правда, там речь шла о еде, но поведение такое же. Посмотрите рассказ «Любовь к жизни».
Но вылечился я быстро. Дня через два...
Вода есть, но теперь без пищи плохо. Силенок-то уж совсем мало. На пятый или шестой день погода утихла. Надо, думаю, добывать пищу, надо добраться до спасательных плотиков.

В подшкиперской пояс был, на котором все инструменты развешиваются. Надел пояс, достал выброску. Тут-то, думаю, она мне и пригодится. Надо продумать все так, чтобы лишних движений не делать. Закрепил на поясе выброску, перебросил ее через ростры она опустилась. Потом блочок туда подтянул, закрепил за ринг такой, что на палубе. Все закрепил, конец через блочок перекинул и связал его в виде беседки, чтобы хорошо, удобно было. Вот такой механизм я соорудил. И так подтяну себя потихоньку закреплю. Дальше тяну — снова закреплю. Таким образом и подтянулся под самые люки. Подтянулся, закрепился как следует и открыл барашки люка.
Открыл — а ведь все это хозяйство под большим углом — и все начало мне на голову валиться! И первым делом мне на голову свалилась... «Библия»!

Вот, думаю, еще не хватало — быть «Библией» пришибленным. Потом свалился «Лайф», американский журнал, как раз того года, когда строился корабль. И на обложке — в честь спуска танкера, что ли, — морда красная такого жирного громадного поросенка на подносе. Чуть дурно не сделалось! Все это, значит, для предполагаемых утопленников!

Делать мне потом было нечего, вот я «Библию» и «Лайф» и читал... Да, потом явился и контейнер с надписью «Фуд». Вот это как раз то, что мне нужно. Пища. Баночки со всякой пищей, открывашки, ключики разные. Причем все они были привязаны, чтобы, видимо, утопленники не растеряли...

Сбросил я все это хозяйство вниз, выгрузил на палубу. В первой же банке мне сразу же попался пеммикан. Вкуснейшая штука! Подсчитал банки надолго хватит!

Были в этом спасательном контейнере и карта морская, и мореходные таблицы. Хронометр был, секстан. И тогда я определил точку своего обломка — широту и долготу — и потом уже каждый день отмечал на карте свое место. И понял, что несет меня куда-то в сторону Калифорнии. Подсчитал провизию на месяц дрейфа хватит. Никакого страха не было, а только тоска, что долго придется жить в одиночестве.

Гудки мне стали слышаться. Спишь — вдруг вздрогнешь от гудка. Встанешь, выйдешь на палубу — а никого и нету. Чистый океан, волны шумят в темноте.

Потом вспышки появились. Все во сне. Сначала вроде как огонек в иллюминаторе вспыхнет. И вот все ближе, ближе, ближе. А потом вспыхивает каюта! Выскочишь на палубу — нет, все спокойно, темнота, тишина.

Гудки, огни, а иногда казалось, что обломок подо мной исчез, что плыву я в черной пустоте, в невесомости качаюсь... Как с этим бороться? Работать!

В носовой части помпа была. Соляр был. В плотике зажигалку нашел, развел огонь, разогрел котел, помпу запустил. Начал я мазут из танков в носовые откачивать — выравнивать обломок. И вот угол уже небольшой, по палубе ходить можно. Хорошо. А если бы ничем не занимался, а сидел и смотрел тупо, тогда не то что огни да гудки, может, что и похуже мерещилось бы... Да, вот что еще! В борта все время била якорная цепь. Ночью спать не мог, а днем нервозность какая-то не отпускала. И решил я избавиться от якорей. Сброшу, думаю, оба якоря, ни к чему мне тут лишнее железо. Отдаю стопор, пошла якорная цепь в воду. И вдруг меня как молнией ударило! Что же я делаю?! Ну, парень, ты даешь, а еще моряк называется! Стоп! Зажал стопор. Как же я сразу-то не сообразил?! А если подойду к берегу, да шторм будет? Разобьет к черту без якорей-то! Надо же на якорях задержаться будет! Якорь как раз и будет последней надеждой! И с тех пор — цепь бьет, а я еще спокойней сплю, даже убаюкивают цепи — якоря-то целы!

Так вот и плыл... Целый день в хлопотах — огонь добыть, котел развести, порядок навести хоть и обломок, да корабль, все должно быть в полном порядке. Бегаешь целый день тут ты и боцман, и матрос, и штурман, и кок. И полные сутки — все твоя вахта!

А хожу по кораблю как черт чумазый, весь в мазуте. Э-э, парень, непорядок! Разогрел воду, все приготовил. Даже кусок мыла нашел у боцмана в заначке. Швабру достал, ту, чем палубу протирают. Полный порядок! Раз намылился смыл. Два намылился смыл. Что за черт?! Вроде бы и отошло кое-где, а все черный! Что за мазут такой американцы подсунули? Особого, что ли, качества? Выскочил с горя на палубу проветриться — тут и рассмотрел! Ясность полная. Нет, мазут-то нормальный, отмылся. Да я весь так и остался в черных пятнах. Синяки-то уже почернели, с фиолетовым отливом по всему телу. Хорошо, очень хорошо меня волна приложила. Жаль сознание тогда потерял, — посмотреть бы на свои кульбиты!

Так вот и плыл. Все шло спокойно. А потом — снова гудки. Ночью, во сне. То не было, не было, а тут опять появились. Не сплю уже, ворочаюсь, а они все гудят. Черт, думаю, что предпринять? Не буду, думаю, вставать — погудят-погудят — перестанут. Не перестают — гудят проклятые! Вставать надо, заняться чем-нибудь, а то рехнуться недолго. Встал, вышел на палубу. А уже светает, море тихое, спокойное. И дымка такая, туман легкий. А оно-то из-за дымки и появляется. Вы же знаете, как фотография проявляется. Ничего, ничего, белая бумага, а потом темнеет, очертания появляются.

Так вот оно в тумане проявляется — судно, да еще и гудит при этом. Подходит близко. Надпись видна. Твою так! Наш! «Белгород»! С мостика сигналят что-то. Читаю. Там спрашивают: «Сколько человек на судне?» Отмашку делаю, передаю: «Один». Один, мол, на судне. Замолчали там. Что-то замешкались. Не понимают, видно. Снова сигнал, снова передают: «Сколько человек на судне?»
И я снова передаю — один, мол, один, значит...

К сожалению, я не мог встретиться с капитаном «Белгорода», принявшим в Тихом океане на борт истерзанного, но не сломленного Евгения Лепке. Сохранилась лишь справка, написанная рукой капитана Ваги, - в старом альбоме Евгения Николаевича:
«Дана настоящая второму помощнику капитана с турбоэлектрохода «Донбасс» Лепке Евгению Николаевичу в том, что он был снят с носовой части танкера «Донбасс» и принят на борт танкера «Белгород» 26 февраля 1946 г. в Северной части Великого океана...»
И следуют широта, долгота...
«...погибли все судовые, а также его личные документы, удостоверяющие профессию, звание, занимаемую должность, образование и другое. Справка дана для представления в Советские учреждения, для восстановления погибших документов».

Справка для Лепке, телеграммы, вырезки из американских газет... Нашивки матроса корвета охранения, подобравшего в войну у берегов Кубы оглоушенного Лепке, подарившего их русскому моряку на память... Компас с немецкого катера, на котором удрали три моряка с «Джассона», русский, бельгиец и француз. Вот, пожалуй, и все реликвии, все награды. Все, что принесло ему море. И еще, недоверие к нему, к человеку. «Да как это вы, гражданин Лепке, на обломке уцелели? Да как же вас, гражданин Лепке, в шторм волной не смыло? И почему вы из плена, гражданин Лепке, смогли бежать? Все у вас как-то просто, гражданин Лепке, получается! И катер под парами стоит, и охрана ушла, и вы кулаками с вооруженными расправились! И, конечно, туман сразу нашел!» И смотрят так исподлобья... А летчик Девятаев с острова на «Хейнкеле» удрал? Сколько лет не верили... «Чтобы с острова, с немецкой секретной базы самолет угнать?! Быть такого не может!» Поверили, когда документы немецкие нашлись.

— Нет, — смеется Евгений Николаевич, — знаменитостью я не стал. А вот сколько намаялся с этой справкой... Да, ладно, дело прошлое. Не будем это ворошить. Только вот что мне иногда думается а не спасся ли тот подлец, не выжил ли скотина, что на плоту молча людей по головам бил, топил? Выжил да работал, как ни в чем не бывало? Мелькает такая мысль, куда ж он девался?

А вообще-то я многие годы никому ничего не рассказывал. Как-то стал на праздничном, что ли, вечере делиться воспоминаниями о плаваниях в конвое. Внимательно так все слушали. А после подходят и говорят, недоверчивые, значит: «Да не придумал ли ты все это, брат? А? Знаем, любите вы, моряки, байки рассказывать. И после одного потопления люди с ума сходили, а если и выживали, так к морю и близко не подходили. Вон военные моряки — и самолеты сбивали, и лодки топили вон орденов-то сколько, во всю грудь! А у тебя ни ордена, ни медалей нет. Так не бывает!» И как им объяснить, что мы же не военные моряки были, мы только грузы возили. И в документах нам писали «В войне не участвовал». Вот только недавно участником войны стал. Что орденов-медалей нет — не беда. А вот вроде получается, что ты всю войну где-то в теплых морях проводил — это ни к чему...

— А, знаете, я чуть миллионером не стал. Самым настоящим. Как это получилось? Спас меня наш «Белгород», а обломок танкера с мазутом американцы вытащили на свой берег. А по их законам все это принадлежит спасшимся после кораблекрушения. А я же один на обломке оказался. Янки говорят: «Продашь — большим бизнесменом будешь»!» Я им, знаете, по этому поводу большой морской загиб выдал. Самых отборных... Да, вот еще интересно. Мы на «Белгороде» только к берегу подошли, пришли в Сиэтл, и меня первым делом в госпиталь уложили, доктора американские собрались, целый консилиум. Серьезные доктора. Разложили меня на кровати, раздели и тут-то им моя зебра неотмытая и явилась во всей красе. Доктора ни слова не сказали окружили, ощупывают, во все места пальцами тыкают и головой качают. И молча так, внимательно. А потом один другому и говорит так ясно: «Такое может выдержать только русский варвар!» И все это так ясно, у меня под ухом. Они же не знали, что я по-английски говорю.

Ах, русский варвар! Очень хорошо! И тут я им такую фразу закатил, да так громко, что они все и отпрянули! Полную тираду самых отборных английских ругательств произнес в их адрес. Варвар так варвар, так и получайте! Конечно, наши довоенные дамы-англичанки нас этому искусству не обучали. Все эти тонкости морского словаря я в арктических конвоях да на «Джассоне» постиг. Но уж все тонкости, ни убавить, ни прибавить. Когда торпедоносец немецкий над палубой появлялся да бомбы начинал бросать, — так ему вместе с орудийными такие залпы неслись, такие очереди выдавали! Причем, на всех языках мира. Жаль только вот, по латыни я не знал, а то бы докторам в самый раз пришлось.

Они, то есть доктора, обалдели сначала: «Как это так? Русский так бегло по-английски заговорил да с таким знанием дела?!» А потом за животы стали хвататься от хохота, извиняться начали: «О-о! Да ты хороший док-мастер! Так только наши самые лучшие мастера ругаются. А вообще-то мы считаем, что русские очень крепкий народ. А это варвар просто идиоматическое выражение получилось!»
Ну, отношения и восстановились. Мир был заключен.

Потом проходу не было от фото- и всяких других корреспондентов. Стали водить меня по фешенебельным магазинам, одевать самым модным образом, кормить в шикарных ресторанах. И сразу же во всех магазинах и ресторанах рекламы огромные: «Здесь покупал штаны и штиблеты штурман с «Донбасса»! «Здесь сидел русский моряк с погибшего танкера! Заходите, покупайте, занимайте его место!» В газетах американских вот, кое-какие еще сохранились я стал чуть ли не героем. «Робинзон на плавучем острове!» — писали.

Мы смотрим фотографии, вырезки из старых газет...
— Евгений Николаевич, сколько же, как вы говорите, «купаний» у вас получилось?
— Купаний? — смеется капитан. — «Игарка» пошла на дно, я купался — раз. «Джассон» торпедировали — когда из плена на катере удрали два. «Святой Джеймс», то есть «Донбасс», это у Кубы, когда акулы напали, — три. И в четвертый раз уже после войны, когда танкер на волне сломался. Ну а когда взрывом бомбы с мостика выбрасывало или волной смывало — это не серьезно. А так всего девять раз купался.
— Девять всего?!
— Всего девять...
— И потом, все в море, все в море?
— Да вот три года, как на пенсию отправили, а так все в море... И не верится, что плавать уж не придется больше. Вот выходим по утрам да вечерам гулять с Джолли, проходим через парк к каналам, а все кажется, что бродим по пустынным причалам Рейкьявика еще с тем Джолли, с первым... Вот-вот выходить нам в море... Или — это Джолли провожает меня в рейс. Вот в таких мечтах и бродим. Что говорить, тянет оно, море...

И вспоминались его слова: «Сам. Все сам. Так и бегаешь целый день — тут ты и матрос, и штурман, и кок, и рулевой...»
 
Все делать своими руками, как научила его старенькая бригантина «Вега». Теперь и сам капитан был похож на судно, которое смастерил своими руками.
— Я вам самое интересное-то не рассказал! Знаете, что больше всего врезалось в мою память из военного времени? Самое удивительное, самое невероятное приключение, о котором я чаще всего и с удовольствием вспоминаю? Это встреча с Джеком Лондоном!

Была ночь. Погасли фонари в парке. Прошел дождь, и пахло мокрой листвой и холодными спелыми яблоками. В разрывах облаков плыла луна — качался вечный «адмиральский фонарь» на невидимой в ночи, непостижимо высокой мачте, на фоке корабля, затерянного во Вселенной.

Капитан и черный сеттер Джолои шли по дорожке, теряясь в тени деревьев, и деревья качались и шумели, словно морские волны, то накатывались на берег, то уходили в глубину...

Мы устроились на скамейке.
— Кто бы мог подумать, что такое приключится, — сказал капитан. Стояли мы в Окленде, на берегу залива Сан-Пабло, как раз напротив порта Сан-Франциско. «Святой Джеймс» — будущий «Донбасс» — еще в доке, время свободное было, и пошли мы бродить по городу. Стемнело. Зажглись неоновые огни. И набрели мы на кабачок. Вошли, и у меня даже сердце дрогнуло... Да-а. Кабачок был построен из обломков фрегата, который разбился во время урагана в заливе Сан-Пабло, недалеко от этого места, и содержал его мистер Джеймс Хейнольд. Заманчиво назвал он свой кабачок — «Первый и последний шанс». Бросилось мне в глаза и то, отчего дрогнуло сердце, — надпись во всю стену: «Рандеву с Джеком Лондоном»! И только тогда я понял — ведь это же родные места Джека! И, представляете, «Свидание с Джеком Лондоном», когда идет такая война...

В маленьком зале стояло пять круглых столиков, и мы сели за один. На всех стенах, даже на деревянном сводчатом потолке, были приколоты визитные карточки посетителей кабачка.
— О-о. Русские моряки! — обрадовался Джеймс Хейнольд, узнав, кто мы такие. Он подсел к нам.
— Это большая честь для меня! Русские — храбрый и благородный народ!

А когда он узнал, что я и моряком-то стал благодаря Джеку Лондону, разговорам не было конца.
Оказалось, что Джеймс дружил с писателем, и каких только историй не рассказал он — как ходил с ним по заливу на шхуне, как помогал строить Дом Волка, как люди подожгли этот дом и Джек потерял тогда веру в людей, стал крепко пить, а потом отравился люминалом. Джеймс хоронил его.

— Камень на могиле Джека, говорил Джеймс, красный камень дома, в котором Джеку не пришлось жить. Вы должны побывать на его могиле. Я поговорю с его вдовой, Чармиан. Она, я уверен, будет рада русским морякам. Я отвезу вас на своей машине. Это недалеко в Сономской долине. Вы слышали о Сономской долине?

Сономская Долина! Лунная Долина! О-о, слышал ли я о ней! Не приснилось ли мне все это!?! Побывать в Доме Джека, когда идет эта страшная война!.. Вот уж, воистину, первый и последний шанс!

Джеймс привез нас на своей машине. Элиза Чармиан Лондон встретила нас очень приветливо, показала дом, провела по комнатам. «Как бы был рад Джек, говорила она, как всегда он ждал встречи с русскими. Русских людей он представлял простыми, благородными и отзычивыми...»

Разговор затянулся до позднего вечера, и нам пора было возвращаться на судно. Перед расставанием мы пошли на могилу Джека. Темнело. В долине было прохладно. Холмы окутала синева. А красный камень на могиле словно светился. Не гас в темноте. Чармиан осталась у могилы Джека, а мы все оглядывались назад, все прощались с ними... Так и осталось в памяти маленькая, темная фигурка среди синих, почти черных холмов Сономской долины. Лунной долины. И красный камень, светящийся в темноте...

Была ночь. И был старый парк, насквозь пронизанный ветрами. Светила луна на фоке невидимой мачты. И казалось, что корабль плывет по Лунной Долине, а капитан и черной сеттер Джолли несут ночную вахту...

[TAPAHTUHbI4]

Не мое это, многа букав) сорри

[anonym_stHSIm8AMg6G]

В 18.08.2017 в 21:29, KONUNG_777 сказал:

Лепке, каждый рейс — последний.  Часть I         Часть II

Глухо и тревожно бьют старинные часы. Врывается ветер в открытое окно. Комната наполняется холодом наступающего вечера. Поскрипывают от сквозняка двери, на разрисованных стенах словно покачиваются ожившие корабли ветер пытается расшевелить застывшее море, чтобы шумели волны, пели сирены и облака обгоняли паруса остроклювых чайных клипперов... Улыбается с портрета Джек Лондон, срисованный из «Всемирного следопыта». Улыбается на довоенной фотографии курсант Женя Лепке, которого море наградит в войну страшными, фантастическими приключениями и еще оставит на послевоенный год... Но, как говорит сам Евгений Николаевич Лепке, давайте все по порядку. Прервались мы лишь для того, чтобы снова встретиться и продолжить рассказ.

Мне на «Ветлуге» говорили: «Ты в рубашке родился». «Ветлугу» к тому времени кое-как залатали, и мы пошли на ней в океан, в Америку, через Панамский канал в Сан-Франциско... А там получилось такое дело. Вызывают меня в Сан-Франциско в консульство и говорят: «Вот что, дорогой товарищ, с «Ветлуги» тебе придется уйти». Меня холодный пот прошиб что я такое натворил? Может, после моих приключений на «Джассоне»? Все-таки в плену был, а за такие вещи не жалуют. «Увольняйся с «Ветлуги», — говорят, — получай деньги, покупай билет и езжай в Лос-Анджелес. В порту найдешь теплоход «Каличе». Им срочно в рейс идти, а штурмана нет. Будешь третьим штурманом».

Уф, отлегло! Но дурь осталась! «А кто, — спрашиваю, меня  сопровождать будет?» «Что? Тебе еще и нянька нужна?» — отвечают. Я даже удивился, что так получилось, а потом решил все списать на военное время — если надо, то и матросу могут доверить.
Приезжаю в Лос-Анджелес, нахожу этот теплоход, а он уже переименован в «Донбасс».

Рассказывать о плаваниях на «Каличе» особенно нечего — такая старая посудина досталась, что сделали всего один рейс во Владивосток, вернулись в Америку и получили новый танкер «Святой Джеймс» и тоже его в «Донбасс» переименовали...
Пошли мы на нем в Атлантику и опять через Панамский канал. Американцы рекомендовали нам идти близ Кубы, огибать ее и следовать на север. В Филадельфии, на атлантическом берегу нас ждал груз.

Повернуть на север нам не удалось. Милях в 15-20 от побережья Кубы «Донбасс» был торпедирован. Чья лодка нас потопила — японская? немецкая? — мы так и не узнали.

Торпедировали, танкер быстро пошел на дно в какие-то считанные минуты, — даже шлюпки спустить не успели, с борта попрыгали в воду. Хорошо еще отплыть успели, а то затянуло бы всех воронкой на дно. Плывем, не оглядываемся, а оглянулись — нет нашего танкера, только вода бурлит... И чистый океан, солнце светит, вода теплая, приятная, можно сказать, одно удовольствие после северных купаний. Плывем... Здесь долго можно плавать. Но и тут чепуха получилась. Вдруг заорал кто-то: «Акулы!» Мы, кто еще болтался на поверхности, стали подплывать поближе друг к другу, покучнее, чтобы они нас по одиночке-то не растаскали. Я уж и не знаю успели ли кого-нибудь схватить акулы кругом и так кричали, много было раненых... И вот тут появились спасатели. Нет, не корветы американские, те подошли чуть позже — дельфины! И стали они отгонять акул от людей, бросаться на акул. И так они рвали этих акул ужас прямо. Вода вся ходуном ходила... Подошли торпедные катера на большой скорости. Да, а чтобы отогнать акул, с катеров стали глубинные бомбы сбрасывать. И акулы, и дельфины ушли, но, представляете, как нам досталось по тем местам, что в воде были. Все хозяйство отбили, так что мы полтора месяца провалялись в госпитале в Гуантанамо, на военно-морской базе американцев, пока не привели нас в порядок.

В Гуантанамо стоял танкер «Дей Лайт», и когда выписались мы из госпиталя, американцы отдали его нам. И снова его переименовали в «Донбасс» это третий уже «Донбасс» мой получается. Что значит переименовали? На баке, на корме закрасили «Дей Лайт» и вывели — «Донбасс». Вот и все. А порт приписки Осло так и остался. Краски, что ли, не хватило? Так мы Осло и не закрасили. Танкер был норвежским. Взяли в Америке груз и пошли на Мурманск. И опять нехорошая история со мной получилась, ну что за невезенье!

Напали на наш «Донбасс» торпедоносцы, потопить не потопили — отогнали их корветы охранения, — а вот бомба упала рядом с танкером, и вышвырнуло меня с мостика взрывной волной. Подобрали быстро корвет подошел, и минут через двадцать я был уже на палубе. Но так оглоушило, что весь рейс до Мурманска пролежал в лазарете, подняться не мог. Ладно, доставили груз и снова пошли в Америку. В Нью-Йорке весь экипаж с танкера сняли, «Дей Лайт» отдали норвежцам, а мы на поезде отправились в Сиэтл, штат Вашингтон. Там для нас построили новый танкер, и мы должны были его принять. Приехали, пришли в доки, смотрим — готовый танкер стоит.

Нет, говорят, это не ваш. Ваш вот он! и показывают на стапели. А там ничего нет, только закладка происходит.
Строили американцы на удивление быстро через полтора месяца мы приняли «Бикен Рок» так назывался новый танкер. «Скала опасности», что-то в этом роде. Ну, и опять мы его перекрасили. Это был мой четвертый «Донбасс»...

Из Америки во Владивосток возили на нем бензин, мазут, ***.
И был рейс с туалином. Что это за штука — туалин, мы не знали.
— А-а, не знаете? — говорят американцы. — Ну вот посмотрите! — И наливают в металлическую посудину, колпак какой-то, грамм пятьдесят этого туалина. И от воздуха сразу же образовалась на нем корка. И вот на эту корку была пущена игла какая-то. И так это рвануло, настолько здорово, прямо взрыв настоящий.
— Вот, — говорят,— а вы повезете 16 тысяч тонн этого туалина. И если рванет, то ваши души на Луну полетят. А, скорее всего, и душ не останется... Так что старайтесь держаться подальше от американских берегов.

Загрузили мы это дело, 16 тысяч тонн туалина, а сверху залили машинным маслом, чтобы корка не образовывалась. Ну и пошли во Владивосток. Груз особенно ценный, ведь это было топливо для наших «Катюш», и не дойти с ним мы просто не могли. Два рейса сделали на этом танкере с туалином, то бишь с «машинным маслом», как было записано в документах. Все нормально. Были, конечно, сложности, но это дело уж давнее...

А конец войны пришелся на мою вахту. Как раз пересекали мы 180-й меридиан. А при переходе 180-го меридиана в западном направлении одни сутки выпадают. И получилось так, что как раз девятое мая и должно выпасть! Ну как же так мы девятое мая можем выпустить? Никак нельзя. Так и остался у нас этот чудесный день, а десятое уж выпало.

Плавал я на этом, моем четвертом «Донбассе», до самого февраля 1946-го года... В эти дни где-то южнее Адена подводное извержение вулкана было, и огромные волны пошли по дуге большого круга. Вот такая штука...

Судьба уготовила ему место среди утопленников. Корежили торпеды его пароходы, и взлетали на миг к небу — на последний миг корма и нос корабля, и с ревом погружались в воду. Теперь уже навсегда... А он спасался, выплывал на лючине с куском брезента... Падали у борта бомбы, бросала его в море воздушная волна, чтобы захлестнули, поглотили морские волны... Но приходили на помощь корветы охранения. Топили, топили, топили его волны — днем, ночью, в осеннем полярном море и под синим солнцем тропических морей, в черной глубине а он не тонул.
Плюнула, видно, судьба с досады, надоело ей это занятие или пожалела она этого крепкого упрямого лобастого парня не часто ей попадались такие! — да и отпустила его. «Черт с тобой, плавай дальше, если уж тебе так нравится это занятие...» Отпустила, пожалела его. Пожалела, да не очень...

Кричит сорокалетней давности телеграмма в раскрытом альбоме передо мной: «Радиоцентр Дальневосточного пароходства. 26.2.1946. При штормовой погоде 17 февраля около 15 часов судно «Донбасс» переломилось внезапно тчк после перелома надстройка под мостиком где в каютах находились люди моментально погрузилась в воду поэтому надо полагать что люди могли остаться в каютах кроме капитана и двух радистов которые успели выйти на мостик тчк один матрос который пытался перебраться на носовую часть погиб на глазах. Приняли Орлова Иванова в 6-35».

Этот переломленный пополам волнами Великого, или Тихого океана танкер четвертый из «Донбассов», на которых плавал Евгений Лепке. Матрос, который пытался перебраться на носовую часть танкера и который погиб на глазах у одного из спасшихся моряков, - Евгений Лепке.

— Что это вы нашли здесь интересного, а? вошел живой, бодрый и веселый Евгений Николаевич Лепке с чашками дымящегося кофе. — А-а, радиограмма... Храню...
— Но что же произошло на самом деле?
— Да все так почти и произошло... Мне еле удалось отодрать голову от палубы — на голове была корка ледяная, и волосы крепко примерзли. Приподнялся, встать на могу такая тяжесть во всем теле, слабость неимоверная. Кое-как уселся на палубе. Начал соображать, вспоминать

Значит, так: я стоял вахту на мостике, оглушительный треск, огромная волна, меня смыло куда-то, стукнуло хорошо, понесло, а когда кувыркался, то так треснулся головой, что потерял сознание. Очень хорошо! Теперь соображаю, что же я собирался делать перед тем, как меня смыло и ударило? Ага, собирался подать конец. Я вспомнил, что на мостике осталось несколько человек, и нужно им срочно передать конец, чтобы они перешли на корму, чтобы их волной не смыло. Тогда надо вставать! Встал кое-как и судно качает, и меня качает, но ничего встал! Встал. Теперь что? Надо выброску искать! Пошел искать. А в голове же мельтешня... Ладно, кое-как нашел эту выброску. Пошел на палубу. Палуба прилипает. Смотрю под ноги, почему-то босиком по железу хожу. Ну это ладно, сейчас надо срочно выброску людям подать. Иду к мостику, подхожу.,. Смотрю. А смотреть-то и некуда! Бог ты мой! Некуда смотреть! Мостика нету! Ни мостика, ни людей, ничего! Бросать-то и некуда! Чистый океан!
Так я понял, что остался один, совершенно один на обломке танкера...

Сохранилось несколько вырезок из газет тех дней, несколько фотографий обломков танкера. Несколько радиограмм. К великому сожалению, нет в живых Ваги, капитана теплохода «Белгород», который первым увидел в океане странный предмет обломок танкера с одиноким человеком.

— Так я понял, что остался один, босиком, весь в мазуте, на обломке танкера. Страха не было. Все-таки, хоть и на обломке, да на корабле. Все-таки плаваем, не тонем. Не впервой такое дело. Не такое, но не впервой. Ладно. А что нужно? Нужно потеплее укрыться да придти в себя. Поспать как следует, а там видно будет.

Пошел в подшкиперскую на бак. Там эти ростры, стрингера, полки такие сделаны, где боцман свое имущество хранил. На полках — полушубки. Замотался я в это хозяйство и уснул. На следующий день, или когда там, не знаю, проснулся. Есть жутко хочется. И вот только тогда я понял, что не несколько минут, а день или два провалялся без сознания на палубе. Вышел, осмотрелся. Еще штормило... Обломок мой торчит из-под воды почти под 45 градусов. Знаю, что есть в самом верху два спасательных плотика, но под таким углом, да еще в шторм, мне никак туда не добраться... Поискал вокруг, нашел бочку с техническим жиром. Попробовал этот жир глотать, и до того муторно стало, до того пить захотелось, что сил никаких нет.

Добрался до танка с водой — а на его горловину канат десяти дюмовый свалился, загородил. А как с моими-то силами этот канат двигать? Сдвинул, черт его подери. Отодвинул, значит, а там восемь болтов. По два с половиной дюйма каждая гайка. Как вручную? Никак. Вспомнил, что в помповом отделении такой ключ должен быть. Хорошо, нашел. Найти-то нашел, а этот ключ около десяти килограммов весит. И вот этим ключом я два дня отворачивал гайки. Голод еще можно вытерпеть а вот жажду преодолеть оказалось мучительней. Так пить хотелось, что мне даже виднилась эта вода. Такими фонтанчиками свежая вода, чистейшая, прямо кристальная, вся так и светилась на солнце...

Вот под эти галлюцинации я и открутил гайки... Да, совсем забыл, еще у боцмана в хозяйстве граненый стакан нашел. Но только отвернул я гайки да увидел в горловине воду — так и плюхнулся с головой туда, забыл про все на свете. Голова под водой все вливаю в себя эту воду, не ртом всеми порами, казалось. Напился до того, что, как удав, лежал на бортовом стрингере, и все доставал, уже стаканом, все пил эту воду, вливал себе в рот и чувствовал блаженство чистую воду пью, а не какие-то там галлюцинации... А потом, знаете, от избытка выпитой воды, что ли, какой-то страх напал, боязнь появилась, что исчезнет, просочится куда-нибудь вода эта. И стал наполнять — все бачки, графины, ну все, что там было, во что налить можно, все стал заполнять водой.

Знаете, у Джека Лондона описан такой же случай. Правда, там речь шла о еде, но поведение такое же. Посмотрите рассказ «Любовь к жизни».
Но вылечился я быстро. Дня через два...
Вода есть, но теперь без пищи плохо. Силенок-то уж совсем мало. На пятый или шестой день погода утихла. Надо, думаю, добывать пищу, надо добраться до спасательных плотиков.

В подшкиперской пояс был, на котором все инструменты развешиваются. Надел пояс, достал выброску. Тут-то, думаю, она мне и пригодится. Надо продумать все так, чтобы лишних движений не делать. Закрепил на поясе выброску, перебросил ее через ростры она опустилась. Потом блочок туда подтянул, закрепил за ринг такой, что на палубе. Все закрепил, конец через блочок перекинул и связал его в виде беседки, чтобы хорошо, удобно было. Вот такой механизм я соорудил. И так подтяну себя потихоньку закреплю. Дальше тяну — снова закреплю. Таким образом и подтянулся под самые люки. Подтянулся, закрепился как следует и открыл барашки люка.
Открыл — а ведь все это хозяйство под большим углом — и все начало мне на голову валиться! И первым делом мне на голову свалилась... «Библия»!

Вот, думаю, еще не хватало — быть «Библией» пришибленным. Потом свалился «Лайф», американский журнал, как раз того года, когда строился корабль. И на обложке — в честь спуска танкера, что ли, — морда красная такого жирного громадного поросенка на подносе. Чуть дурно не сделалось! Все это, значит, для предполагаемых утопленников!

Делать мне потом было нечего, вот я «Библию» и «Лайф» и читал... Да, потом явился и контейнер с надписью «Фуд». Вот это как раз то, что мне нужно. Пища. Баночки со всякой пищей, открывашки, ключики разные. Причем все они были привязаны, чтобы, видимо, утопленники не растеряли...

Сбросил я все это хозяйство вниз, выгрузил на палубу. В первой же банке мне сразу же попался пеммикан. Вкуснейшая штука! Подсчитал банки надолго хватит!

Были в этом спасательном контейнере и карта морская, и мореходные таблицы. Хронометр был, секстан. И тогда я определил точку своего обломка — широту и долготу — и потом уже каждый день отмечал на карте свое место. И понял, что несет меня куда-то в сторону Калифорнии. Подсчитал провизию на месяц дрейфа хватит. Никакого страха не было, а только тоска, что долго придется жить в одиночестве.

Гудки мне стали слышаться. Спишь — вдруг вздрогнешь от гудка. Встанешь, выйдешь на палубу — а никого и нету. Чистый океан, волны шумят в темноте.

Потом вспышки появились. Все во сне. Сначала вроде как огонек в иллюминаторе вспыхнет. И вот все ближе, ближе, ближе. А потом вспыхивает каюта! Выскочишь на палубу — нет, все спокойно, темнота, тишина.

Гудки, огни, а иногда казалось, что обломок подо мной исчез, что плыву я в черной пустоте, в невесомости качаюсь... Как с этим бороться? Работать!

В носовой части помпа была. Соляр был. В плотике зажигалку нашел, развел огонь, разогрел котел, помпу запустил. Начал я мазут из танков в носовые откачивать — выравнивать обломок. И вот угол уже небольшой, по палубе ходить можно. Хорошо. А если бы ничем не занимался, а сидел и смотрел тупо, тогда не то что огни да гудки, может, что и похуже мерещилось бы... Да, вот что еще! В борта все время била якорная цепь. Ночью спать не мог, а днем нервозность какая-то не отпускала. И решил я избавиться от якорей. Сброшу, думаю, оба якоря, ни к чему мне тут лишнее железо. Отдаю стопор, пошла якорная цепь в воду. И вдруг меня как молнией ударило! Что же я делаю?! Ну, парень, ты даешь, а еще моряк называется! Стоп! Зажал стопор. Как же я сразу-то не сообразил?! А если подойду к берегу, да шторм будет? Разобьет к черту без якорей-то! Надо же на якорях задержаться будет! Якорь как раз и будет последней надеждой! И с тех пор — цепь бьет, а я еще спокойней сплю, даже убаюкивают цепи — якоря-то целы!

Так вот и плыл... Целый день в хлопотах — огонь добыть, котел развести, порядок навести хоть и обломок, да корабль, все должно быть в полном порядке. Бегаешь целый день тут ты и боцман, и матрос, и штурман, и кок. И полные сутки — все твоя вахта!

А хожу по кораблю как черт чумазый, весь в мазуте. Э-э, парень, непорядок! Разогрел воду, все приготовил. Даже кусок мыла нашел у боцмана в заначке. Швабру достал, ту, чем палубу протирают. Полный порядок! Раз намылился смыл. Два намылился смыл. Что за черт?! Вроде бы и отошло кое-где, а все черный! Что за мазут такой американцы подсунули? Особого, что ли, качества? Выскочил с горя на палубу проветриться — тут и рассмотрел! Ясность полная. Нет, мазут-то нормальный, отмылся. Да я весь так и остался в черных пятнах. Синяки-то уже почернели, с фиолетовым отливом по всему телу. Хорошо, очень хорошо меня волна приложила. Жаль сознание тогда потерял, — посмотреть бы на свои кульбиты!

Так вот и плыл. Все шло спокойно. А потом — снова гудки. Ночью, во сне. То не было, не было, а тут опять появились. Не сплю уже, ворочаюсь, а они все гудят. Черт, думаю, что предпринять? Не буду, думаю, вставать — погудят-погудят — перестанут. Не перестают — гудят проклятые! Вставать надо, заняться чем-нибудь, а то рехнуться недолго. Встал, вышел на палубу. А уже светает, море тихое, спокойное. И дымка такая, туман легкий. А оно-то из-за дымки и появляется. Вы же знаете, как фотография проявляется. Ничего, ничего, белая бумага, а потом темнеет, очертания появляются.

Так вот оно в тумане проявляется — судно, да еще и гудит при этом. Подходит близко. Надпись видна. Твою так! Наш! «Белгород»! С мостика сигналят что-то. Читаю. Там спрашивают: «Сколько человек на судне?» Отмашку делаю, передаю: «Один». Один, мол, на судне. Замолчали там. Что-то замешкались. Не понимают, видно. Снова сигнал, снова передают: «Сколько человек на судне?»
И я снова передаю — один, мол, один, значит...

К сожалению, я не мог встретиться с капитаном «Белгорода», принявшим в Тихом океане на борт истерзанного, но не сломленного Евгения Лепке. Сохранилась лишь справка, написанная рукой капитана Ваги, - в старом альбоме Евгения Николаевича:
«Дана настоящая второму помощнику капитана с турбоэлектрохода «Донбасс» Лепке Евгению Николаевичу в том, что он был снят с носовой части танкера «Донбасс» и принят на борт танкера «Белгород» 26 февраля 1946 г. в Северной части Великого океана...»
И следуют широта, долгота...
«...погибли все судовые, а также его личные документы, удостоверяющие профессию, звание, занимаемую должность, образование и другое. Справка дана для представления в Советские учреждения, для восстановления погибших документов».

Справка для Лепке, телеграммы, вырезки из американских газет... Нашивки матроса корвета охранения, подобравшего в войну у берегов Кубы оглоушенного Лепке, подарившего их русскому моряку на память... Компас с немецкого катера, на котором удрали три моряка с «Джассона», русский, бельгиец и француз. Вот, пожалуй, и все реликвии, все награды. Все, что принесло ему море. И еще, недоверие к нему, к человеку. «Да как это вы, гражданин Лепке, на обломке уцелели? Да как же вас, гражданин Лепке, в шторм волной не смыло? И почему вы из плена, гражданин Лепке, смогли бежать? Все у вас как-то просто, гражданин Лепке, получается! И катер под парами стоит, и охрана ушла, и вы кулаками с вооруженными расправились! И, конечно, туман сразу нашел!» И смотрят так исподлобья... А летчик Девятаев с острова на «Хейнкеле» удрал? Сколько лет не верили... «Чтобы с острова, с немецкой секретной базы самолет угнать?! Быть такого не может!» Поверили, когда документы немецкие нашлись.

— Нет, — смеется Евгений Николаевич, — знаменитостью я не стал. А вот сколько намаялся с этой справкой... Да, ладно, дело прошлое. Не будем это ворошить. Только вот что мне иногда думается а не спасся ли тот подлец, не выжил ли скотина, что на плоту молча людей по головам бил, топил? Выжил да работал, как ни в чем не бывало? Мелькает такая мысль, куда ж он девался?

А вообще-то я многие годы никому ничего не рассказывал. Как-то стал на праздничном, что ли, вечере делиться воспоминаниями о плаваниях в конвое. Внимательно так все слушали. А после подходят и говорят, недоверчивые, значит: «Да не придумал ли ты все это, брат? А? Знаем, любите вы, моряки, байки рассказывать. И после одного потопления люди с ума сходили, а если и выживали, так к морю и близко не подходили. Вон военные моряки — и самолеты сбивали, и лодки топили вон орденов-то сколько, во всю грудь! А у тебя ни ордена, ни медалей нет. Так не бывает!» И как им объяснить, что мы же не военные моряки были, мы только грузы возили. И в документах нам писали «В войне не участвовал». Вот только недавно участником войны стал. Что орденов-медалей нет — не беда. А вот вроде получается, что ты всю войну где-то в теплых морях проводил — это ни к чему...

— А, знаете, я чуть миллионером не стал. Самым настоящим. Как это получилось? Спас меня наш «Белгород», а обломок танкера с мазутом американцы вытащили на свой берег. А по их законам все это принадлежит спасшимся после кораблекрушения. А я же один на обломке оказался. Янки говорят: «Продашь — большим бизнесменом будешь»!» Я им, знаете, по этому поводу большой морской загиб выдал. Самых отборных... Да, вот еще интересно. Мы на «Белгороде» только к берегу подошли, пришли в Сиэтл, и меня первым делом в госпиталь уложили, доктора американские собрались, целый консилиум. Серьезные доктора. Разложили меня на кровати, раздели и тут-то им моя зебра неотмытая и явилась во всей красе. Доктора ни слова не сказали окружили, ощупывают, во все места пальцами тыкают и головой качают. И молча так, внимательно. А потом один другому и говорит так ясно: «Такое может выдержать только русский варвар!» И все это так ясно, у меня под ухом. Они же не знали, что я по-английски говорю.

Ах, русский варвар! Очень хорошо! И тут я им такую фразу закатил, да так громко, что они все и отпрянули! Полную тираду самых отборных английских ругательств произнес в их адрес. Варвар так варвар, так и получайте! Конечно, наши довоенные дамы-англичанки нас этому искусству не обучали. Все эти тонкости морского словаря я в арктических конвоях да на «Джассоне» постиг. Но уж все тонкости, ни убавить, ни прибавить. Когда торпедоносец немецкий над палубой появлялся да бомбы начинал бросать, — так ему вместе с орудийными такие залпы неслись, такие очереди выдавали! Причем, на всех языках мира. Жаль только вот, по латыни я не знал, а то бы докторам в самый раз пришлось.

Они, то есть доктора, обалдели сначала: «Как это так? Русский так бегло по-английски заговорил да с таким знанием дела?!» А потом за животы стали хвататься от хохота, извиняться начали: «О-о! Да ты хороший док-мастер! Так только наши самые лучшие мастера ругаются. А вообще-то мы считаем, что русские очень крепкий народ. А это варвар просто идиоматическое выражение получилось!»
Ну, отношения и восстановились. Мир был заключен.

Потом проходу не было от фото- и всяких других корреспондентов. Стали водить меня по фешенебельным магазинам, одевать самым модным образом, кормить в шикарных ресторанах. И сразу же во всех магазинах и ресторанах рекламы огромные: «Здесь покупал штаны и штиблеты штурман с «Донбасса»! «Здесь сидел русский моряк с погибшего танкера! Заходите, покупайте, занимайте его место!» В газетах американских вот, кое-какие еще сохранились я стал чуть ли не героем. «Робинзон на плавучем острове!» — писали.

Мы смотрим фотографии, вырезки из старых газет...
— Евгений Николаевич, сколько же, как вы говорите, «купаний» у вас получилось?
— Купаний? — смеется капитан. — «Игарка» пошла на дно, я купался — раз. «Джассон» торпедировали — когда из плена на катере удрали два. «Святой Джеймс», то есть «Донбасс», это у Кубы, когда акулы напали, — три. И в четвертый раз уже после войны, когда танкер на волне сломался. Ну а когда взрывом бомбы с мостика выбрасывало или волной смывало — это не серьезно. А так всего девять раз купался.
— Девять всего?!
— Всего девять...
— И потом, все в море, все в море?
— Да вот три года, как на пенсию отправили, а так все в море... И не верится, что плавать уж не придется больше. Вот выходим по утрам да вечерам гулять с Джолли, проходим через парк к каналам, а все кажется, что бродим по пустынным причалам Рейкьявика еще с тем Джолли, с первым... Вот-вот выходить нам в море... Или — это Джолли провожает меня в рейс. Вот в таких мечтах и бродим. Что говорить, тянет оно, море...

И вспоминались его слова: «Сам. Все сам. Так и бегаешь целый день — тут ты и матрос, и штурман, и кок, и рулевой...»
 
Все делать своими руками, как научила его старенькая бригантина «Вега». Теперь и сам капитан был похож на судно, которое смастерил своими руками.
— Я вам самое интересное-то не рассказал! Знаете, что больше всего врезалось в мою память из военного времени? Самое удивительное, самое невероятное приключение, о котором я чаще всего и с удовольствием вспоминаю? Это встреча с Джеком Лондоном!

Была ночь. Погасли фонари в парке. Прошел дождь, и пахло мокрой листвой и холодными спелыми яблоками. В разрывах облаков плыла луна — качался вечный «адмиральский фонарь» на невидимой в ночи, непостижимо высокой мачте, на фоке корабля, затерянного во Вселенной.

Капитан и черный сеттер Джолои шли по дорожке, теряясь в тени деревьев, и деревья качались и шумели, словно морские волны, то накатывались на берег, то уходили в глубину...

Мы устроились на скамейке.
— Кто бы мог подумать, что такое приключится, — сказал капитан. Стояли мы в Окленде, на берегу залива Сан-Пабло, как раз напротив порта Сан-Франциско. «Святой Джеймс» — будущий «Донбасс» — еще в доке, время свободное было, и пошли мы бродить по городу. Стемнело. Зажглись неоновые огни. И набрели мы на кабачок. Вошли, и у меня даже сердце дрогнуло... Да-а. Кабачок был построен из обломков фрегата, который разбился во время урагана в заливе Сан-Пабло, недалеко от этого места, и содержал его мистер Джеймс Хейнольд. Заманчиво назвал он свой кабачок — «Первый и последний шанс». Бросилось мне в глаза и то, отчего дрогнуло сердце, — надпись во всю стену: «Рандеву с Джеком Лондоном»! И только тогда я понял — ведь это же родные места Джека! И, представляете, «Свидание с Джеком Лондоном», когда идет такая война...

В маленьком зале стояло пять круглых столиков, и мы сели за один. На всех стенах, даже на деревянном сводчатом потолке, были приколоты визитные карточки посетителей кабачка.
— О-о. Русские моряки! — обрадовался Джеймс Хейнольд, узнав, кто мы такие. Он подсел к нам.
— Это большая честь для меня! Русские — храбрый и благородный народ!

А когда он узнал, что я и моряком-то стал благодаря Джеку Лондону, разговорам не было конца.
Оказалось, что Джеймс дружил с писателем, и каких только историй не рассказал он — как ходил с ним по заливу на шхуне, как помогал строить Дом Волка, как люди подожгли этот дом и Джек потерял тогда веру в людей, стал крепко пить, а потом отравился люминалом. Джеймс хоронил его.

— Камень на могиле Джека, говорил Джеймс, красный камень дома, в котором Джеку не пришлось жить. Вы должны побывать на его могиле. Я поговорю с его вдовой, Чармиан. Она, я уверен, будет рада русским морякам. Я отвезу вас на своей машине. Это недалеко в Сономской долине. Вы слышали о Сономской долине?

Сономская Долина! Лунная Долина! О-о, слышал ли я о ней! Не приснилось ли мне все это!?! Побывать в Доме Джека, когда идет эта страшная война!.. Вот уж, воистину, первый и последний шанс!

Джеймс привез нас на своей машине. Элиза Чармиан Лондон встретила нас очень приветливо, показала дом, провела по комнатам. «Как бы был рад Джек, говорила она, как всегда он ждал встречи с русскими. Русских людей он представлял простыми, благородными и отзычивыми...»

Разговор затянулся до позднего вечера, и нам пора было возвращаться на судно. Перед расставанием мы пошли на могилу Джека. Темнело. В долине было прохладно. Холмы окутала синева. А красный камень на могиле словно светился. Не гас в темноте. Чармиан осталась у могилы Джека, а мы все оглядывались назад, все прощались с ними... Так и осталось в памяти маленькая, темная фигурка среди синих, почти черных холмов Сономской долины. Лунной долины. И красный камень, светящийся в темноте...

Была ночь. И был старый парк, насквозь пронизанный ветрами. Светила луна на фоке невидимой мачты. И казалось, что корабль плывет по Лунной Долине, а капитан и черной сеттер Джолли несут ночную вахту...

Спасибо друг за удивительную историю замечательного человека.